Да, прошло именно столько времени со дня публикации моего очерка о полном Георгиевском кавалере Венедикте Тимофеевиче Белом. В августе 1966 года после окончания факультета журналистики Белгосуниверситета приехал в Светлогорск, которому было всего пять лет. Уже тогда я состоял в Союзе журналистов СССР, успел поработать в газете летчиков гражданской авиации Беларуси, Прибалтики и Калининградской области, публиковался в республиканских газетах и некоторых журналах. А в Светлогорск – самый молодой город республики, объявленный Всесоюзной ударной комсомольской стройкой, привлекло еще и обилие новых жизненных судеб, тем. Хотелось стать в какой-то мере летописцем этого города. Членство в Союзе журналистов позволяло нигде официально не работать. Быть, как говорится, вольным тружеником пера. Но в районной газете оказалась вакансия. Пригласили. И я не отказался.
Уже изначально видел не только розовую романтику, но и реальную жизнь. Вот почему одна из первых публикаций называлась так: «Скорой помощи» – скорую помощь!» Однако и памятных встреч действительно оказалось немало. Среди них – знакомство с В.Т.Белым.
Накануне 90-летия газеты я возобновляю этот очерк и предлагаю новым читателям все той же, верной лучшим своим традициям, газеты, которой отдал 35 лет своей творческой жизни.
Солдат Отечества
Влажный ветер словно напоминает о близости Березины. Мы пытаемся заметить ее в сквозном, по-осеннему безлистом кустарнике, но навстречу нам к приоткрытой калитке уже идет высокий, белобородый старик. Глаза под густыми бровями сияют гостеприимной приветливостью. Он приглашает нас в дом. И теперь, когда идет впереди, заметно, как плотно расправлена старенькая гимнастерка его мощными, слегка сутулыми плечами. В хате озорно бегают внучки. На стене – портреты сыновей. А вот снимок молодого черноусого прапорщика. Что-то уже знакомое мелькает в его косматых, нахмуренных бровях, во внимательном взгляде этого картинно заснятого, украшенного наградными крестами Георгиевского кавалера. Неужто он и есть недавний бакенщик Березины Венедикт Тимофеевич Белый?
Старик молча достает стопку аккуратно перевязанных тесемкой документов.
— Вот смотрите, здесь все написано.
На плотном, пожелтевшем от времени листе с выпуклой сургучной печатью читаю: «Послужной список прапорщика 158-го пехотного Кутаисского полка Венедикта Тимофеевича Белого, год рождения 1892-й, 13 марта. Из крестьян Минской губернии, Бобруйского повета. Ордена и знаки отличия – Георгиевские кресты четырех степеней…»
Две страницы заполнены скупыми лаконичными записями, событиями, датами. Хочется узнать, что таится за этими словами документов. Отвагу каких боев вобрали они. И он рассказывает.
— Родился я в Здудичах. У отца семья немаленькая – восемь душ. Паромщиком он на Березине работал. Детство у меня, как у всех сельчан, трудовое. Правда, и здоровым же я был – трехлетнего быка в юности пробовал удержать! – Он улыбнулся хитровато, одними глазами и продолжал:
— В 21 год женился, а там и призвали в октябре 1913-го. В 14-м – война, сами знаете. Прямо из учебных лагерей на немцев нас бросили…
Теперь он как-то по-особому сконцентрирован.
— Помню, в засаде были (это в Германии, на границе). Ждем, должен подойти немецкий эшелон. Ну, мы его огнем встретили. Однако еще не верилось, что это действительно бой. Кто-то даже спросил у ротного: «А гильзы собирать для отчета?» Будто на тактических занятиях были… Но 7-го августа – уже первый штыковой бой. Я горячий – все вперед стремился – оторвался от своих, бегу по оврагу. Вижу, пулемет немецкий. Бомбу рванул (у меня их, что картошки печеной в карманах). Пулемет замолчал, а тут их офицер бежит. Я его тряханул маленько и на плечо. Прямо в штаб наш приволок. За это мне Георгиевский крест 4-й степени дали…
В послужном списке нахожу запись об этой первой награде. А что скрывают слова: «Командующим первой армии награжден Георгиевским крестом 3-ей степени и дан чин младшего унтер-офицера»? Но Венедикт Тимофеевич словно предугадывает вопрос…
Тогда их построили вечером неподалеку от каменных стен Варшавского форта. Гибкий, стройный капитан пружинисто обходил шеренгу.
— Кто пойдёт в разведку? Надо поджечь стога за стенами форта,— он обвел всех пытливым взглядом.
Венедикт Тимофеевич первым вышел и словно качнул собой строй:
— Я, ваше высокоблагородие.
Слава о бесстрашном сельчанине, который притащил на себе немецкого офицера, уже тогда гремела по всему фронту, и теперь никто не удивился.
— Хорошо, Белый. Бери с собой еще двоих.
— Зачем? Я один пойду.
Долго разведчики не могли подобрать немецкий мундир, который бы пришелся по плечу белорусскому богатырю.
Опускался чужой, вязкий вечер, пронизанный мокрым ветром. Венедикт Тимофеевич лежал у каменной стены форта, прислушивался. Почти рядом с ним переговаривались немцы. Из своего скудного запаса их слов он смог понять, что говорят они о кухне, о еде. Солдат грустно усмехнулся, думая о том, что его так никто и не догадался покормить. Но вот часовой загремел котелком, вкусно запахло. Венедикт Тимофеевич рванулся и легко перебросил свое послушное тело через ограду. Здесь также было темно. Вдали маячила походная кухня. К ней тянулась небольшая очередь. Можно было б сразу ползти к стогам. И все ж какая-то озорная сила заставила солдата отвязать свой трофейный котелок и… тоже стать в немецкую очередь. Повар в белом переднике, не глядя, плеснул ему в котелок половником, и Венедикт Тимофеевич отошел, сел неподалеку от стогов и стал есть наваристый суп. Потом аккуратно облизал ложку и ткнул ее за голенище сапога.
…Долго разгребал стог, стараясь зажечь его изнутри. И, пока пламя не успело выбиться, побежал к другому, а потом – к третьему. Сзади послышались выстрелы. Венедикт Тимофеевич перескочил через знакомую ограду Варшавского форта и тут же рядом, в двух шагах от себя увидел немецкий «секрет». Три солдата лежали у блестящего ствола пулемета. Он бросил бомбу, но еще раньше успел заметить, как рванулся в сторону один из «секретчиков». В два скачка богатырь догнал его. А спустя мгновение немец уже несвязно лопотал что-то у него на спине.
Вскоре немцы были выбиты из форта…
Хочется узнать и о том, что кроется за лаконичными словами: «На смотре Великого князя Георгия Михайловича награжден Георгиевским крестом 1-й степени».
Он вспоминает:
— Вернулся я из отпуска, а мне командир роты и говорит: «Принимай полроты, поведешь правым флангом на Горно, а я сам левым флангом пойду…»
Так и пришлось Венедикту Тимофеевичу попасть, что называется, с корабля на бал. Из старых солдат Кутаисского полка почти никого не осталось. Новобранцы же держались неуверенно.
— Хлопцы, не бойтесь, я вас не подведу! – ему по-отцовски жаль было этих необстрелянных юношей, хотя и сам был ненамного старше. Но теперь, после отпуска, когда в памяти не стерлись еще хмурые, недовольные войной лица односельчан, — чувство это было особенно острым.
Так впервые его начали беспокоить мысли о бессмысленности этой войны. Они не оставляли его и тогда, когда целый вечер и большую часть ночи пролежал перед колючей проволокой, ожидая саперов. Утром вернулись в штаб. Встретил их разъяренный полковник.
— Почему среди ваших солдат нет ни одного раненого или убитого?
— Не было саперов – ждали их около проволочных преград, — он впервые умышленно пропустил привычное «ваше высокоблагородие».
— За это вы среди белого дня пойдете,— лицо полковника побагровело.
— Слушаюсь, – одним словом отозвался Венедикт Тимофеевич.
Утомленные солдаты совсем загрустили.
— Не печальтесь, братцы, если не погибли ночью, то и днем выживем… Строем пойдем – пусть смотрят, — подбадривал своих солдат.
В 12 часов они строем вышли на нейтральную полосу. Солнце слепило глаза. Паром дымилась разомлевшая земля. Сначала шли, ожидая выстрелов и от своих – сзади, и от немцев – спереди. Но было тихо.
Командир корпуса, который только что подъехал, взволнованно спросил у полковника:
— Это что же такое делается – в полный рост… Днем… В атаку?!
— Мои славные кутаисцы никогда не сгибаются,— неожиданно ответил тот и на его пухлом лице заколыхалась усмешка.
А они шли молча, напряженно чувствуя каждый шаг. И когда до немецких окопов оставалось несколько метров, Венедикт Тимофеевич внезапно понял, что немцы действительно не видят их, не ожидают атаки и, опережая на мгновение какие-то свои мысли, бросил в блиндаж бомбу. Вспыхнули и другие взрывы, заколыхалось ярко красное зарево. И вот они уже в развороченных окопах. А на помощь им спешили с флангов отряды конницы.
— Ребята, давайте в имение, в Горловку, — там штаб,— приказал Венедикт Тимофеевич.
Через несколько минут они были у каменного здания. Кто-то ловко подмял под себя часового. Венедикт Тимофеевич толкнул ногой двери:
— Ни с места! Сложить оружие!
Немецкие офицеры расширенными от ужаса глазами смотрели на этого богатыря и никак не могли одеться… Пленных отправили в штаб, а солдатам своим Венедикт Тимофеевич улыбнулся и весело сказал:
— Ну что я вам говорил? Вот и колыхнула судьба! Теперь отдыхайте. Сад, яблоки,— он, словно подтверждая эти слова, ловко взобрался на грузно осевшую яблоню.
… На четвёртый день к имению в Горловке, где отдыхали смельчаки, подъехала машина. Пожилой генерал весело рванул дверцу кабины и крикнул:
— А ну, где тот герой, что линию фронта прорвал?
Он долго смотрел на Венедикта Тимофеевича, очевидно любуясь им, а потом также весело приказал:
— Садись, поедем!
Ехали в кузове, стоя рядом – низенький, пухленький генерал и глыбастый унтер-офицер. А по всей 30-километровой дороге встречали их застывшие в почётном карауле солдаты.
В Двинске его представили Великому князю Георгию Михайловичу, и тот замогильным голосом, словно священник (да он и был чем-то похож на него) заговорил на распев:
— От имени государя императора вы награждаетесь Георгиевскими крестами 1-й и 2-й степени, — князь худыми, тронутыми восковой бледностью руками пристегнул ему два сверкающих креста с силуэтами Георгия-Победоносца и, чуть помедлив, добавил:
— А также вам присваивается чин офицера.
Хотели того или нет дворянские выхоленные офицеры, которые присутствовали на приёме, но пришлось им по давней традиции целовать новоявленного собрата.
Он смотрел на них, слушал и всё больше понимал, что чужой им. Чувство это с особой силой заявило о себе, когда начальник штаба, узнал, что у нового офицера «бабушкино образование», приказал одному из полковников научить его письменности и умению ориентироваться по карте. В первый же день «учитель» взорвался:
— Тьфу, мужик бестолковый, — плюнул он.
И Венедикт Тимофеевич не смолчал. То, что он долго таил, внезапно болезненно полоснуло по сердцу, внезапно подступило к душе:
— На кого плюёшь, сволочь! – рванул шинель, обнажая блестящий ряд Георгиевских крестов.
Видно, в глазах Венедикта Тимофеевича было столько гнева, столько решительности, что полковник не выдержал:
— Виноват, простите, — испуганно лепетал он.
… Много, очень много интересных событий было в жизни Георгиевского кавалера. Боевые походы. Разоружение в Румынии. Грустный путь до станции Раздольное. И снова – родная деревня.
Шёл 1917-й, революционный год. В Стужках всё так же, будто утверждая прошлое, стояло белокаменное имение помещика. И когда Венедикта Тимофеевича окружили знакомые до боли односельчане, сердце его как-то тревожно вздрогнуло.
— Что же вы?! Деды строили это имение – всё здесь их и вашим потом добыто. Берите же! – взволнованный, он сам не узнавал своего голоса.
Толпа сельчан ворвалась в неприкасаемую тишину имения. Венедикт Тимофеевич откинул в сторону управляющего, ненавистного всем Гольца, который пробовал что-то возражать…
Через несколько часов почти все помещичьи вещи «перекочевали» в крестьянские хаты.
А назавтра неожиданно явились польские легионеры. Венедикт Тимофеевич сидел у окна и брился, когда у дверей застучали копытами кони. Вышел.
— Здесь живёт поручик Белый? – офицер спросил, сдерживая встающего на дыбы коня.
— Нет, через два дома – белые ставни.
Всадники ускакали, а он засуетился по избе. Куда, ну куда деваться? На улице шум, крики. Это легионеры в злости бьют Ивана Каханчика, к которому направил их Венедикт Тимофеевич. С иконы волнисто ниспадали до самого пола ручники. За них и спрятался. А через несколько минут всадники снова появились около его дома.
— Где хозяин?
— Ищите, вы же сами его видели. Был и пошёл, — услышал он голос жены.
Всё обшарили в доме, а за рушники легионеры заглянуть не догадались. Внезапно взгляд управляющего Гольца скользнул по стене, где на маленьком коврике блестели Георгиевские кресты.
— Забрать их!
Жена на какое-то мгновение опередила легионера:
— Не отдам! – и тут же руки покраснели от крови. Это взмахнул саблей легионер.
— Ладно, оставьте её, — Гольц брезгливо поморщился.
Они ускакали, а Венедикт Тимофеевич стал пробираться к усыпанной плывущими льдами Березине. Он слышал, как митинговал управляющий имением перед его односельчанами.
— Шестьдесят тысяч злотых тому, кто поймает Белого.
— Поймаем, паночек, поймаем, — льстиво обещал чей-то голос.
Но его не поймали. Отталкивая руками хрусткие льдинки, переплыл он реку. Потом долго лесник Феликс Тризна растирал спиртом его могучее тело. Он же помог покинуть опасные места. Несколько месяцев жил на кладбище в часовне, где обычно перед похоронами находились покойники. Заглядывая в раскрытые двери, шумели сосны, кричала сова, и он грустно откликался ей: «Живой я ещё, слышишь!» Приходила жена, приносила невесёлые новости: всё не теряли надежды легионеры отыскать его. Иной раз заглядывал в часовню и друг юности Саша Зыкун. Но не по душе было такое солдату. Сидеть в приюте покойников заживо похороненным!?
Он организовывает своеобразный отряд из матросов, которые тоже скрывались от легионеров. Приобрели несколько пулемётов – и неспокойно стало белополякам.
Но снова неудача. У деревни Китин лишился Венедикт Тимофеевич своих новых товарищей. К тому же, стал одолевать тиф. Он утопил в речке Ола пулемёты и решил пробираться в Красную Армию. Деревни обходил сквозь дремучий Лавский лес. Солнце дробилось в малюсеньких озерцах, слепило. Сбивали с ног скользкие кочки. На каждом шагу предательски поджидало болото. Около деревни Дедное не выдержал – зашёл в крайнюю хату. Хмурая женщина молча подала сухарь, протянула кружку берёзового сока. Он поблагодарил и пошёл. Но вскоре догнали его конные легионеры. Скрутили и связанного привели в деревню. Тут уже ждала толпа сельчан.
— Кто знает этого человека? – офицер пытливым взглядом обвёл всех.
Ответом было молчание. Легионеры уже готовы были поверить Венедикту Тимофеевичу, что именно он и есть Степан Анисимович Митрохович – житель деревни Козловка, когда вдруг один из мужиков оборвал тишину.
— Неправду он говорит. Двадцать пять лет служил я у паричской помещицы – не было там такого. Это ж Белый, которого вы ищете.
Так очутился он в склепе, мало чем отличавшемся от кладбищенской часовни. Казалось, на этот раз не выбраться. Но ночью его разбудил необычный шорох. А через минуту он узнал голос лесника Карпа Богдана. Настороженный слух уловил скрежет лопаты. Ещё минута – и в дыру подкопа заглянула синева ночи… Венедикт Тимофеевич протиснулся, обдирая спину, поднялся и радостно вдохнул. Теперь он далеко обходил все деревни. И немало времени пришлось ему провести в пути до желанной встречи с Красной Армией.
В 397-м пограничном полку радушно встретили Георгиевского кавалера. Были бои с белополяками, трудные фронтовые походы. И тут снова властно заявил о себе тиф. Лазарет. А в 1920-м вернулся в деревню Стужки, где 27 лет работал бакенщиком на Березине.
Довелось Георгиевскому кавалеру стать и участником Великой Отечественной войны. Правда, в тыловой армии. Рыл окопы под Ельней. Познал горечь отступления до Москвы и радость победы.
Мы прощаемся. Расстаёмся с большой семьёй Венедикта Тимофеевича: с сыном Ермаком, который заменил отца – стал бакенщиком, с женой Еленой Акимовной… Я смотрю снова на стену, вижу портреты сыновей Венедикта Тимофеевича.
— А этот погиб в самом начале войны. В своём кожушке – ещё даже форму не успел надеть, — поймав мой взгляд, вздыхает хозяин. – А дочери? Одна в Кировабаде, вторая – в Киеве. Но вот и внучки,— ласково улыбается он детям.
На улице моросит дождь. Еле-еле сквозь причудливые облака проглядывает осеннее солнце. Берёзовая роща отвечает ему каким-то застенчивым свечением. Туманная Березина, тонущая в сизой дымке песчаная дорога… Обо всём этом не раз думал перед боем тогда Венедикт Тимофеевич Белый. За эту землю и воевал солдат Отчизны.