Чернобыль многое изменил в нашей жизни, но и тогда, и теперь память не дает ничего забыть. Есть в Козловке (как, впрочем, и в других населенных пунктах района) улицы, которые местные жители зовут чернобыльским поселком, хотя они называются Юбилейная и 30 лет Освобождения БССР. И понятно почему: в 1986 году здесь поселились те, кого пожар Чернобыля выгнал из родного дома. Одна из них – Валентина Антоненко (по мужу Тедеева).
Родилась Валентина в деревне Дерновичи Наровлянского района (до Чернобыльской атомной станции – 30 км по прямой, от Наровли – 27 км, до украинского города-призрака Припять – 28 км). Отец сначала работал заведующим пекарней в деревне, потом зоотехником в местном совхозе, мама трудилась дояркой.
Беззаботное детство
– Деревня была большая: проживало 732 человека, работала средняя школа, детский сад, 3 магазина, клуб, библиотека, амбулатория, больница, столовая, сельский совет, лесничество… Дети из окрестных деревень, которые учились в 9-10 классах, жили в интернате при школе, а на выходные уезжали домой, – вспоминает Валентина. – Дерновичи, находились между двумя притоками Припяти: Желонью и Словечной. До самой Припяти через луг надо было идти, а вокруг было огромное количество озер: Смержов, где росли водяные орехи, Хорошево, Березовица… Это южная часть белорусского Полесья, поэтому климат там более теплый. Разница со Светлогорским районом в 2 недели: раньше все зацветает и созревает. Растет там мелколиственный и широколиственный лес – в основном дубравы, береза, ольха. Это очень красивые места. Большие лесные массивы, где обитали лоси, называли Острова, Глинищи – где были запасы глины и карьеры.
Деревня была большая и «поделена» на «Старое село» и «Новое село». Старое – там, где изначально появилось поселение, а потом, когда во время Великой
Отечественной деревню частично сожгли, после войны появилось Новое село. В Старом селе была местность, которая называлась «Хутор» с глиняными карьерами. На этих крутых обрывах зимой катались на лыжах (кто постарше), кто помладше – на санках. Укатывались далеко-далеко… Местность была болотистая, производилась добыча торфа, но местами оставались пруды-копанки. Рыбу в них ловили, иногда даже просто руками. А зимой это был каток, где играли в хоккей и катались на коньках. К нам на пруды приходили дети со всей деревни. Возраста, конечно, все были разного, но играть брали всех, никого не обижали. А когда начиналось половодье, Припять поднималась, нас затапливало. Один год (кажется, 1979) был такой паводок, что у нас вода стояла во дворе. И чтобы добраться до магазина, надо было плыть на лодке. Взрослым беда, а детям – радость. Отец садил нас – детей – в лодку, и мы плыли в магазин, а детей-школьников возили грузовой машиной от магазина до школы. Это было очень яркое приключение. А какие у нас были сенокосы…
Отношения с соседями были очень добрые, всегда друг другу помогали, чем могли. Никто ни от кого не закрывался, ничего не жалел. Как у нас говорили «кошелем» (вместе, сообща) помогали, если умер кто или что-то случилось. У полешуков другой менталитет, другое мировоззрение и они на многие вещи смотрят по-своему.
Я, порой, когда приезжаю на курсы, всегда могу «услышать» своих – по определенному говору, который помню до сих пор.
Беда, которую не ждали
В 1986 году Валентина заканчивала начальную школу – 4-й класс.
– Конечно, сразу никто ничего не говорил: 26-го апреля случилась авария, а 27-го мы, как обычно, пошли в школу, взрослые – на работу. На первомайскую демонстрацию даже сходили, – делится воспоминаниями Валентина. – После торжественных речей, нам сказали, чтобы у кого есть возможность, вывозили детей и беременных женщин. Когда началось первое отселение людей из близлежащих деревень (числа 4-го мая), было очень страшно (шли колонны автобусов), никто ничего не понимал. На это было больно смотреть, люди плакали. Но нас успокаивали, что все хорошо. До этого времени к нам приезжали врачи из Наровли, собрали в клубе, рассказали, что случилась авария, как себя вести, что нужно делать: молоко от коров пить нельзя, зелень с огорода – нельзя, все тщательно вымывать, каждый день мыть полы, без головных уборов на улицу не выходить, на улице долго не находиться, выдали йодосодержащие таблетки.
Но в том году весна была очень теплой и усидеть дома было невозможно. За нашими домами было совхозное поле и в первые дни после аварии стали прилетать военные вертолеты. На этом поле они высаживались. Нам – детям – было интересно. Мы видели военных в респираторах, полном обмундировании. Чем они занимались, я не знаю… Они нам пытались объяснить степень опасности, но сидеть по домам детворе, конечно, не хотелось.
Посевную и другие работы никто не отменял, все работали. Дерновичи отселяли в конце мая — начале июня. Сначала нас на время переселили в деревню Вяжище (это за 8-10 км) на так называемое подселение, а других жителей – в деревни Тешков, Конотоп. На лето детей вывозили в лагерь в Гродненскую область. Кто-то уезжал к родственникам: я уехала в Мозырь и там заканчивала 4-й класс, а потом на все лето – в Брянск и была там до середины августа.
В начале сентября нам сказали, чтобы мы не питали надежд, никто обратно не вернется. Брали самое необходимое, а все, что было, осталось там: кровати, шкафы, серванты, холодильники… В то время отца уже не было, мы с мамой остались вдвоем. На собрании люди из совхоза «Паричи» предложили поехать к ним. Маму звала сестра в Киев, но она сказала: «Куда мои односельчане, туда и я. А вдруг…» Долгие годы люди надеялись, что вернутся домой… Переселялись улицами. Нашу деревню расселили по всей территории Светлогорского района: Красновка, Козловка, Дуброва, Полесье, Николаевка, Хутор, Чирковичи… И где-то 5-го сентября, может позже, мы пришли в Паричскую школу.
«Вторая» родина
– Живем в Паричах на улице Юбилейной и 30 лет Освобождения БССР. В Козловке – первые переселенцы из Наровлянского района, но еще есть улицы, где с 1990-1991 гг. живут переселенцы из Хойникского и Брагинского районов, – продолжает Валентина. – Многие сторонились нас первое время, старались на расстоянии держаться. А были люди, которые сразу шли помогать. Они понимали, что мы приехали без ничего, оказывали помощь, подсказывали. Ведь когда мы приехали, дома еще не были готовы к сдаче, и мы опять жили на подселении в Песчаной Рудне. И только где-то в конце октября перешли в свой дом.
В школе одноклассники тоже первое время опасались, присматривались к нам, а потом все нормализовалось – нас «приняли».
Два раза в год обязательно проверяли врачи, смотрели, брали анализы, возили в поликлинику. Долгие годы мы были включены в программу, в которой отслеживали, как отражается радиация на организме, что с нами происходит. Сказать, что все обошлось, не могу: небольшие проблемы со здоровьем все-таки есть.
Я училась в Белгосуниверситете на географическом факультете. Но мама болела, пришлось перейти на заочное отделение и приехать к ней. Вышла замуж и осталась в Паричах.
По зову сердца и памяти
– На Радуницу каждый год езжу в Дерновичи, потому там покоятся мои родные. Мама умерла в 1996 году и попросила похоронить ее только там. И я завезла. Первые годы (лет 10-15) ездили все без исключения. Заказывали 2 автобуса в автопарке, и они всегда были полные. Сейчас как-то нас стало меньше, но есть те, кто просит детей и внуков похоронить их на родной земле.
Наша деревня сейчас находится на территории Полесского радиационного экологического заповедника. И она еще стоит, хотя, конечно, без слез на это смотреть нельзя, ведь природа берет свое. А есть деревни, которые были захоронены: выкапывался огромный котлован, пригонялась тяжелая техника, все дома сносились и закапывались. И на их месте – знак, напоминающий, что здесь была деревня. Погосты никто не трогает – это святое. И есть возможность на протяжении 4-х дней туда попасть: получить на КПП пропуск и до 17.00 покинуть зону отчуждения…
Мой взрослый сын ездит со мной на малую родину. Он понимает, почему я туда еду, что меня туда тянет…
Фото предоставлено В.Антоненко